КАЛЛИГРАФИЯ В ПОВСЕДНЕВНОЙ
ЖИЗНИ

Каллиграфия, по словам Германа Цапфа, это наиболее сокровенная,
личная, спонтанная форма выражения. Подобно отпечатку пальцев или
голосу, она уникальна для каждого человека 7|.

Искрометный росчерк А. С. Пушкина, болезненно-изысканный
почерк Ф. М. Достоевского, стремительные, полные внутренней энергии
и силы рукописи В. И. Ленина поведают нам о личности писавшего и
о душевном состоянии в момент творческого процесса.

Письма, которыми обменивались представители науки и творчества
времен Возрождения, воспринимаются сейчас подлинными произведени¬
ями искусства. Пример тому — автографы Микеланджело, Петрарки...

Почерк, личный шрифт — своеобразная диаграмма, графическая
формула каждого человека, «геометрия души», как говорил Платон.

Красивое, четкое и разборчивое письмо — неотъемлемый признак
культуры общения. Даже во время обычной беседы мы стараемся гово¬
рить если уж не красиво, то по крайней мере понятно, в меру быстро, не
пришептывая, не проглатывая слова и звуки. Часто цитируют высказы¬
вание Альфреда Фербанка, и оно так хорошо, что я обращаюсь к нему
вновь: «Люди хотят говорить не только ясно, но и с изысканной и

224

благозвучной грацией. Точно так же нужно и писать: письмо должно
быть красивым. Иначе говоря, к письму нужно относиться как к ис¬
кусству» 72.

К сожалению, многие страдают графическим косноязычием. Аль¬
берт Капр считает: многие письма остаются ненаписанными потому,
что мы стесняемся своего почерка. В этом грустном признании (может
быть, подсознательно) звучат и мажорные нотки. Стесняться — это уже
хорошо. Куда хуже, когда с явным удовольствием выдают этакие за¬
лихватские каракули.

Автор знаменитой «Алисы в стране чудес», писатель и математик
Льюис Кэрролл, в маленьком шедевре «Восемь или девять советов о
том, как писать письма» утверждал: «Большая часть всего, что написано
неразборчиво во всем мире, написано просто слишком торопливо. Ра¬
зумеется, вы ответите: «Я тороплюсь, чтобы сэкономить время». Цель,
что и говорить, весьма достойная, но имеете ли вы право достигать ее
за счет своего друга? Разве его время не столь же ценно, как ваше?» 73.

Однажды в беседе с В. В. Лазурским я выразил восхищение его
почерком. «Я пишу довольно медленно, я не тороплюсь»,— просто
объяснил художник.

Иные письма или деловые бумаги прочитать совершенно немысли¬
мо. Их пытаются расшифровать коллективно, передавая из рук в руки,
стараясь разобрать каждую букву, отгадать слово за словом, по смыслу.
А ведь Султан-Али Мешхеди учил: «Почерк, который известен как
четкий,— указание на хороший почерк. Письмо существует ради того,
чтобы читали, не для того, чтобы в чтении его были беспомощны» 74.

Обладатели хорошего почерка обычно соблюдают оптимальную для
себя быстроту работы. Переступив порог предельной скорости, любой
рискует превратить буквы в каракули. Считается, что разумная скорость
письма, к которой нужно стремиться, примерно девяносто знаков в
минуту.

Случай расскажу. Выступал на международном симпозиуме извест¬
ный зарубежный каллиграф. Переводчица принялась переводить по ру¬
кописи доклад, но стала ошибаться, запинаться и предупредила: «Точ¬
ного перевода не ждите, текст написан антикаллиграфически». В зале
оживились. Докладчик, видимо, решив, что отпустил какую-то удачную
шутку, тоже заулыбался... Позже я убедился: почерк у него отличный,
а происшедшее недоразумение как раз и было результатом запредель¬
ной скорости письма.

Многие мастера и педагоги усматривают корень зла в остром пере.
Еще Джон Ховард Бенсон решительно выступал за применение широко¬
конечного инструмента, ибо острым пером мы «...пишем быстро, может
быть разборчиво, но почти точно, без наслаждения совершенством

225