Альбом шрифтов. 1941 г. 46

линотип

РЕНАТА СВЕТЛЫЙ
Кегль 12.

№ 1234567890

Кегль 12 на шпон.

РЕНАТА ПОЛУЖИРНЫЙ

Кегль 12.

ГРОТЕСК УЗКИЙ

Кегль 12.

ОНА СЛУШАЛА И ПЕЧАЛЬНО КАЧАЛА ГОЛОВОЙ, ЧУВСТВУЯ ЧТО-ТО
НОВОЕ, НЕВЕДОМОЕ ЕЙ, СКОРБНОЕ И РАДОСТНОЕ, - ОНО МЯГКО ЛА¬
СКАЛО ЕЕ НАБОЛЕВШЕЕ СЕРДЦЕ, ТАКИЕ РЕЧИ О СЕБЕ, О СВОЕЙ ЖИЗНИ
ОНА СЛЫШАЛА ВПЕРВЫЕ, И ОНИ БУДИЛИ В НЕЙ ДАВНО УСНУВШИЕ,
НЕЯСНЫЕ ДУМЫ, ТИХО РАЗДУВАЛИ УГАСШИЕ ЧУВСТВА СМУТНОГО

».-:!() Ns I 2 3 4 5 6 7 8 9 О

ЛИНОТИП

ЛАТИНСКИЙ СВЕТЛЫЙ

Кегль 6.

Она слушала и печально качала головой, чувствуя что-то новое, неведомое ей,
скорбное и радостное,—оно мягко ласкало ее наболевшее сердце. Такие речи о себе,
о своей жизни она слышала впервые, и они будили в ней давно уснувшие, неясные
думы, тихо раздували угасшие чувства смутного недовольства жизнью,—думы и чув¬
ства дальней молодости. Она говорила о жизни с подругами, говорила подолгу, обо
всем, но все—и она сама — только жаловались, никто не об’яснял,—почему жизнь так
тяжела и трудна. А вот теперь перед нею сидит ее сын, и то, что говорят его глаза,
лицо, слова—все это задевает за сердце, наполняя его чувством гордости за сына,
который верно понял жизнь своей матери, говорит ей о ее страданиях, жалеет ее.

Матерей—не жалеют.

Она это знала. Все, что говорил сын о женской жизни—была горькая, знакомая
правда, и в груди у нее тихо трепетал клубок ощущений, все более согревавший ее
незнакомой лаской.

— Что же ты хочешь делать? — спросила она, перебивая его речь.

— Учиться, а потом — учить других. Нам, рабочим, надо учиться. Мы должны
узнать, должны понять — отчего жизнь так тяжела для нас.

АБВГДЕЖЗИКЛМНОПРСТУФХЦЧШЩЬІЬЭІОЯЙ АБВГДЕЖЗИКЛМНОПРСТУФХЦЧШЩЫ
»•-:;!? — «»()*§

Кегль 6 на шпон.

Матерей—не жалеют.

Она это знала. Все, что говорил сын о женской жизни—была горькая, знакомая
правда, и в груди у нее тихо трепетал клубок ощущений, все более согревавший ее
незникомой лаской.

— Что же ты хочешь делать? —* спросила она, перебивая его речь.

ЛАТИНСКИЙ ПОЛУЖИРНЫЙ
Кегль 6.

Она слушала и печально качала головой, чувствуя что-то повое, неведомое ей,
скорбное h радостное,—оно мягко ласкало ее наболевшее сердце. Такие речи о себе,
о своей жизни она слышала впервые, и они будили в ней давно уснувшие, неясные
думы, тихо раздували угасшие чувства смутного недовольства жизнью,—думы и чув¬
ства дальней молодости. Она говорила о жизни с подругами, говорила подолгу, обо
всем, но все—и она сама — только жаловались, никто не об’яснял,—почему жиань так
тяжела и трудна. А вот теперь перед пею сидит ее сын, и то, что говорят его глааа,
лицо, слова—все это задевает за сердце, наполняя его чувством гордости за сына,
который верно понял жизнь своей матери, говорит ей о ее страданиях, жалеет ее.

Матерей—не жалеют.

Она это знала. Все, что говорил сын о женской жизни—была горькая, знакомая
правда, и в груди у нее тихо трепетал клубов ощущений, все более согревавший ее
незнакомой лаской.

— Что же ты хочешь делать? — спросила она, перебпвая его речь.

— Учиться, а потом —учить других. Нам, рабочим, падо учиться. Мы должны
узнать, должны понять — отчего жизнь так тяжела для нас.

Ей было сладко видеть, что его голубые глаза, всегда серьезные и строгие, теперь
АНИГДИЖЯИКЛМНППРГТУФХЦЧШЩЫЬЭЮЯЙ АБВГДЕЖЗИКЛМНОПРСТУФХЦЧШЩЫ

,.-іііт — «»()•!